Для тебя

Очень приятно когда ты становишься музой к созданию чего-то удивительного!
У меня был парень,который написал музыку и слова,в которых говориться о любви ко мне.Они с другом записали эту песню.И когда я ее услышала мне было так приятно!Хотя после этого уже много времени прошло,и очень жалко что этой песни у меня не осталась!
А не давно,точнее сегодня,мой бывший парень,а теперь просто друг,сегодня в аське,начал общаться со мной стихами,которые придумывал на ходу.И очень даже хорошо получилось.Это тоже приятно!
А на 8 марта,он же в контакте поздравил меня стихами,которые нашел где-то в интернете,и которые отправлял всем.Я высказала свое неудовольствие этим,и он минут за пять сочинил мне стихотворение!И это тоже был самый приятный подарок на 8 марта.
И я надеюсь что это не конец,что мне еще будут посвящать и стихи и песни.Чего и вам всем желаю!

О ЖЕНЩИНЕ...

Современная женщина!
Суетою замотана,
Но как прежде, божественна!
Пусть немного усталая,
Но, как прежде, прекрасная!
До конца не понятная,
Никому неподвластная!
Современная женщина,
Современная женщина -
То грустна и задумчива,
То светла и торжественна.
Доказать ее слабости,
Побороть ее в дерзости
Зря мужчины стараются,
Понапрасну надеются!
Не бахвалиться силами,
Но на ней - тем не менее -
И заботы служебные,
и заботы семейные!
Все на свете познавшая,
Все невзгоды прошедшая -
Остается загадкою
современная женщина!
***
Женщина - с нами, когда мы рождаемся,
Женщина - с нами в последний наш час.
Женщина - знамя, когда мы сражаемся,
Женщина - радость раскрывшихся глаз.
Первая наша влюбленность и счастие,
В лучшем стремлении - первый привет.
В битве за право - огонь соучастия,
Женщина - музыка. Женщина - свет.
Константин Бальмонт
***
О, женщина, услада из услад
и злейшее из порождений ада.
Мужчине ты и радость и награда,
ты боль его и смертоносный яд.
Ты добродетели цветущий сад
и аспид, выползающий из сада.
За доброту тебя прославить надо,
за дьявольскую ложь - отправить в ад.
Ты кровью нас и молоком взрастила,
но есть ли в мире своенравней сила?
Ты шелест крыл и злобных гарпий прыть.
Тобою нежим мы сердца и раним,
Тебя бы я сравнил с кровопусканьем,
оно целит, но может и убить.
Феликс Лопе Де Вега Карпью
***
Очарована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная ты моя женщина!
Не веселая, не печальная,
Словно с темного неба сошедшая,
Ты и песнь моя обручальная,
И звезда ты моя сумасшедшая...
Я склонюсь над твоими коленями,
Обниму их с неистовой силою,
И слезами и стихотвореньями
Обожгу тебя, добрую, милую...
Отвори мне лицо полуночное,
Дай войти в эти очи тяжелые,
В эти черные брови восточные,
В эти руки твои полуголые.
Что не сбудется - позабудется,
Что не вспомнится, то не исполнится.
Так чего же ты плачешь, красавица,
Или мне это просто чудится?...
Николай Заболоцкий
***
Ты - женщина. Ты - мать. Сестра. Подруга.
Любимая. Любовница. Жена.
Ты - солнце. Ты - земля. Ты - мир. Ты - вьюга.
Ты - вера. Ты - надежда. Ты - весна.
Ты - счастье. Ослепительное счастье.
Ты - лучик ласковый. Ты - бархатный цветок.
Нет, лепесток цветочный. На запястье
Ты поцелуй. Ты - взгляда уголёк.
Ты - сон степей. Ты - чистое дыханье.
Ты - сок берёз. Ты - летний быстрый дождь.
Ты - бабочки свободное порханье.
Росинки утренней застенчивая дрожь.
Ты - молния. Ты - жаркая пустыня.
Травинка на ветру. Ты - снежный плед.
Ты - день и ночь. Часть Бога - ты - богиня.
И вечная любовь. И горя след.
Осколок зеркала. Златая чаша мёда.
Слеза солёная. И горькая полынь.
Бальзам на рану с каплей жгучей йода.
Луна. Звезда. Зарница. Неба синь.
Улыбка нежная. Туман. Холодный вечер.
Волна прибрежная. Серебряная даль.
И расставанье после сладкой встречи.
Тоска и радость. Песня и печаль.
Авторские права защищены законом.
Ты - праздник. Ты- мечта. Святая тайна.
Открытая и добрая душа.
Ты - навсегда, а, может, ты - случайна.
Ты - шаг уверенный по лезвию ножа.
Ты - пропасть. Буря. Чувств шальных затменье.
Ты - упоенье. Музыка. Полёт.
И губ горячих ты прикосновенье.
Спасенье. Утешенье. Хрупкий лёд.
Ты - женщина. Ты - мать. Жена. Подруга.
Любимая. Хозяйка. И сестра.
Вселенная. Страдание. И мука.
Ты - женщина. Ты - искра от костра.
Ты - женщина. Ты - истина. Ты - сила.
И красота. ГОСПОДЬ благословил
Тебя на все дела, как ты просила.
БОГ чудом - женщиной - нас щедро одарил.
Инна Радужная
***
Я - Женщина, и, значит, я - Актриса,
во мне сто лиц и тысяча ролей.
Я - Женщина, и, значит, я - Царица,
возлюбленная всех земных царей.
Я - Женщина, и, значит, я - Рабыня,
познавшая солёный вкус обид.
Я - Женщина, и, значит, я - пустыня,
которая тебя испепелит.
Я - Женщина. Cильна я поневоле,
но, знаешь, даже, если жизнь - борьба,
Я - Женщина, я слабая до боли,
Я - Женщина, и, значит, я - Судьба.
Я - Женщина. Я просто вспышка страсти,
но мой удел - терпение и труд,
Я - Женщина. Я - то большое счастье,
которое совсем не берегут.
Я - Женщина, и этим я опасна,
огонь и лёд навек во мне одной.
Я - Женщина, и, значит, я - прекрасна
с младенчества до старости седой.
Я - Женщина, и в мире все дороги
ведут ко мне, а не в какой-то Рим.
Я - Женщина, я избранная Богом,
хотя уже наказанная им!

СКАЗКИ из ПЛЕЯД

Счастливая любовьИз серии сказок про любовь
Благодаря Е.Гришковцу и его вещи «Извини».
  
«Я люблю тебя! Я не могу без тебя жить. Без твоих карих глаз. Глубоких, немного ироничных, но всегда очень добрых и заботливых. Без твоих сильных рук. Они кажутся узловатыми и грубыми, но как хочется упасть в них и раствориться там в этой силе, в этой защите. Вместо подушки мне хочется ложиться на твою руку, которая озорным резким движением закружит меня в радостном страстном вихре. Но главное не в этой интимной кульминации. Хотя именно она снится мне по ночам и заставляет стонать в изнеможении. Нет. Мне достаточно просто смотреть на тебя. Сидеть напротив тебя за столом и смотреть, как ты завтракаешь, пьешь кофе. Хочу гладить твои жесткие волосы. Проводить ладошкой по твоему ёжику и наблюдать, как непокорные щетинки возвращаются на место в направлении своего роста. И только белая никогда не загорающая полоска бежит за моей рукой. И тогда тебя, сидящего за столом, тихонько обнять сзади и молча стоять, обхватив руками, затаив дыхание, и защищать твою спину, быть твоим надежным тылом. А потом прикоснуться своей щекой или своей шеей к твоей небритой щеке и почувствовать, как эти мягкие иголки пронизывают тебя до груди и даже до самой ниже, и насквозь до пяток. И вот, наконец, случится самое главное, о чем мечтает любая женщина и всякая завидует - у нас родится ребенок. Меленький мальчик. Или маленькая девочка. Потому что я тебя очень люблю, я хочу иметь от тебя детей. Я хочу, чтобы было твое продолжение, чтобы тебя было много. Чтобы ты был со мной, даже когда тебя нет. Когда ты ушел на работу или в поход, или в экспедицию. И мы с сыном подходили бы к воротам, в ожидании вглядываясь в каждую приближающуюся машину. Не папина ли? Цвет похож. Но какая-то уж очень маленькая. Это потому что она еще далеко. А вот, смотри, она поворачивает к нам. Она въезжает в наш двор. И ты выходишь, хоть и уставший, но тоже счастливый. И мы повисаем у тебя на плечах, прижимаясь, голова к голове, щека к щеке. Соединяя дыхание, излучая радость, создавая единое. Потому что я тебя очень люблю, и я не хочу больше без тебя жить».
«Я люблю тебя! Я не могу без тебя жить. Без твоих голубых чистых глаз. Как хочется утонуть в этой прозрачности и раствориться там в такой открытой искренности. Ради тебя я готов на всё, на любую жертву. Что бы ты не приказала, я твой не задумываясь, выполню, даже если это вопрос жизни. И я не требую многого взамен. Пусть будет возможность насладиться видеть тебя. Просто смотреть на тебя. Прикоснуться к твоему плечу, упасть лицом в твои ладони и внимать аромату нежности и ласки. И тут дело вовсе не в физической близости. Хотя и это накатывает по ночам, возгоняя воображение, раздувая напряжение до ломоты во всем теле, до хрустящего обнаженного гуда, цепляющегося за скомканную постель. Нет, здесь важно и что-то другое. Здесь, скорее, теплое ощущение преданности, ощущение безграничного доверия и опоры. Да, это чувство защищённого тыла, ради которого ты готов ломиться вперед на подвиги и безумства. Потому что теперь есть смысл, есть кто-то ради кого всё! Глядя на тебя, я не могу не думать о твоём продолжении. О продолжении тебя в наших детях. И тогда нашу любовь мы сфокусируем на нашем ребёнке, и, взявшись за руки, будем радоваться его успехам. И когда я, наконец, вернусь из похода и подойду к двери, и занесу руку над дверным звонком, я буду испытывать любовь. Я буду знать, что любовь ждет меня там за дверью. Твоя и нашего сына, или нашей дочери. Стоит мне нажать на звонок и закончится старая жизнь до похода и начнётся новая жизнь - после похода. И мы будем стоять в прихожей втроём в обнимку и, радуясь, переплетаться душами. Потому что я тебя очень люблю. Я не могу больше без тебя жить». 
  Официант, лавируя между столиками, переполненного ночного клуба нес на подносе кофе и сок. Чашка опустилась перед ним, стакан перед ней. Они сидели друг напротив друга. За разными столиками. Через проход. Они не отрывали взгляда глаза в глаза. Руки, позы, глотки напитков не в силах прервать визуальную связь. Возможно короткую в течение двух глотков кофе, может быть длинною в минуты сока. Но связь не прерывалась, она не могла быть прервана ни мельканием посетителей, ни клубами дыма, ни мрачной музыкой. В их взглядах было их все. Вся жизнь, все желания и настроения, все порывы и страдания. В них схлопнулось время, свернулись события, собрались прошлое и будущее. 
И он захлопнул себя стальной дверцей спортивного автомобиля. И она укрылась за тонированным стеклом байкерского шлема. И каждый поехал своей дорогой. Кто согласно плану, кто просто по настроению. Но в любом случае это были разные дороги. Потому что они были в городе. Городе лабиринте, городе спруте, городе монстре, занявшем половину суши, а вторую превратившем в пустыню, поскольку все живое втянул в себя. Они были в городе, обладающем не дюжинной силой, полностью обеспечивающем их всем, но и также тотально владеющем ими. И этот город, согласно условиям, дает каждому своему жителю только один шанс на любовь. А те, кто шансом не воспользовались, те навсегда теперь принадлежат городу. У них могут быть встречи, могут даже быть разные связи, от которых будут дети - солдаты города. Но если ты упустил свой шанс, то у тебя может быть все, кроме любви.
«Странное место, - подумал он, - не зря о нем ходит такая слава. Так многие через этот клуб и уходят. Навсегда».
«Какие глаза, - подумала она, - зря я к нему не подошла. Значит, слухи про шанс правда. Но ведь женщина не может, женщина не должна. Но почему, если это е-д-и-н-с-т-в-е-н-н-ы-й шанс?»
А что город? А город жил своей жизнью. Он условие выполнил.
В.По-Перечный.
Май 2005
г. Ладыжин
 

Сказки Поперечного

Джамперы или те, кто прыгает. (cон-сказка)
  
Знаю, знаю это развлечение, когда к ногам экстремала привязывают резиновый канат, и он прыгает с вышки. Канат натягивается и джампер, а они называют себя - джамперы, те, кто прыгает. Так вот, этот джампер повисает вниз головой и раскачивается в такой позе еще несколько раз. Пока хватает эластичности резины. Туземцы джунглей Амазонки, правда, не обремененные большим достатком, прыгают, привязавшись к лианам, за неимением резиновых жгутов. 
Но я, похоже, в цивилизованной стране. У меня классное снаряжение джампера. Широкий сыромятный ремень желтой телячьей кожи удобно охватывает лодыжки, прочный металлический каркас, к которому прикрепляются три карабина. На каждый из карабинов в свою очередь одеваются по три петли резиновых жгутов, всего девять жгутов. Так надежней. 
Меня готовят два инструктора. Оба в белых одеждах. Белые, кажется кожаные, да точно кожаные, куртки и такие же белые кожаные штаны со шнуровкой по боковому шву. Очень достойно и стильно. Инструкторы работают, слажено и как бы не спеша, но в то же время очень быстро. Один устанавливает ремни с карабинами на мои ноги. Проверяет прочность закрепления. Потом поднимает голову и интересуется, не слишком ли туго затянул, в полете ничего не должно отвлекать. 
Кажется, мне знакомо его лицо. Точно это какой-то мой очень старинный приятель. И очень хороший приятель, потому что при виде его на меня обрушивается теплая волна воспоминаний. Его подбадривающую улыбку я помню из самых глубин моего детства. Причем нет никакой фальши, видно, что он на самом деле рад за меня. Но как его зовут. Я забыл его имя. И тут я вспоминаю, что никогда не знал его имени, зато отчетливо всплыл эпизод, когда мы встретились. Это было на реке, когда я учился плавать. Для этого нужно было переплыть на тот берег. Так учились все. Сначала доходишь до середины реки по дну, когда вода поднимается до подбородка, нужно сильно оттолкнуться и вот ты уже плывешь. В этом и вся инструкция. Возможно, дело было в том, что я не успел сосредоточиться и как следует оттолкнуться. Последний шаг уже на цыпочках провалился в пустоту, отчего меня охватил страх. Но я был уверен, что именно так учатся плавать, поэтому стал отчаянно барахтаться, понимая при этом, что я никуда не плыву, что меня просто сносит река. И тогда появился он на деревянной лодке. Он схватил мою руку и резким движением положил ее на борт лодки. Я только почувствовал, как будто мне в руку почти насильно сунули что-то очень уверенное и непоколебимое. Я поднял глаза и увидел его добрейший, спокойный взгляд и ту знаменитую улыбку. Он спросил всего лишь одну фразу: ну что, доплывешь? Я уже знал, что теперь я умею плавать: доплыву. И доплыл.
Теперь инструкторы примеряют на меня кожаную куртку грубой кожи с массой карманов, кнопок и хлястиков, а также на голову одевается шлем. Нет не уродливая мотоциклетная тыква, а настоящий остроконечный стальной шлем русских витязей. Зачем все это, - удивляюсь, - чтобы голова, что ли была тяжелее? Инструкторы аккуратно застегивают на мне все молнии и застежки. Второго я тоже отчетливо помню, и тоже приятные воспоминания из детства. Наверное, они были старшеклассниками в моей школе, когда я учился классе в третьем. Я их помню по линейкам, переменкам, они даже играли в нашей гандбольной школьной сборной, были пионервожатыми в нашем летнем лагере. Да, точно я даже ходил с ними в разведку во время детской милитаризированной игры «Зарница». Ох, и нахохотались мы тогда втроем в лесу, наелись черники и малины. Странная была разведка. Елки! Так это же была никакая ни разведка, - дошло до меня, - это они меня из лесу выводили. Видимо, я заблудился и не заметил, а они меня вывели так, что я ничего и не понял. 
Значит это не развлечение, и я не в парке аттракционов, иначе, зачем бы на вышке были мои хранители? Я пытаюсь оглядеться и вижу, что вышка поднята несколько выше облаков. Так что земли я собственно и не вижу, под ногами только нервно клубящийся туман. 
И тут, как это обычно бывает во сне, до меня доходит вся грандиозность замысла этого прыжка. Я как будто разом все понимаю, а как будто слышу эти смыслы из уст инструкторов. 
- Твоя задача заменить карту памяти. - В руке у меня появляется пластиковая пластинка с ровным рядом медных, блестящих зубцов разъема. Обыкновенная карта памяти, как в любой цифровой фото- или видеокамере. - Мы вывели тебя точно на цель, но у тебя будет очень мало времени. Какие-то доли мгновений, когда резины уже максимально растянулись, но ты еще не начал обратного движения вверх. На расстоянии вытянутой руки прямо перед собой увидишь панель управления, - кажется, инструкторы повысили голос, они буквально кричали мне на ухо, стараясь преодолеть усилившийся свист ветра и кряхтенье, перекатывающихся клубней облаков, - твоя задача быстро выдернуть старую карту памяти из пульта и на ее место вставить новую. Запомни, работаешь двумя руками: одной выдергиваешь, другой вставляешь, но обязательно до характерного щелчка, до щелчка! 
О чем-то еще они меня хотели предупредить, когда я буду еще до натяжения нити, еще в свободном полете, чтобы я не отвлекался, не тратил время. Что-то еще я хотел у хранителей переспросить, почему нужно все так сложно, почему нельзя как-нибудь прямолинейней? Просто спуститься, произвести ремонтные работы, без риска, без спешки. Они искренне рассмеялись, оценив мой юмор, похлопали меня по плечу, и кивнули на рассыпавшуюся цепочку, отделявшую меня от среза. Пора!
Я прыгнул.
Я знал, от чего хранители меня предостерегали. Я помнил, что, пролетая в свободном полете, ты каждый раз проскакиваешь все свои жизни. Слой за слоем, пространство за пространством. Не в смысле прожить жизни заново, а как раз наоборот. Возникают дела недоделанные, поступки не совершенные, они как будто ждут, что ты вернешься и доделаешь их. Вот сюда ты собирался сходить и так и не пошел. Это ты хотел посмотреть и решил: а еще успею, не успеешь. Выбирая эти книги в магазине, я честно собирался их прочитать, так они и пылятся на полке. А вот этого я тайно и страстно желал, я вожделел этим, но палец о палец не ударил, чтобы этого добиться. И моя однокурсница так и сидит в общаге на койке и ждет, что я её поцелую. Призывно машет мне рукой, ничего не требуя, просто так - развлечься. А вот эта уже посерьезней, эта пытается ухватить меня в объятия, но гладкие кожаные одежды выскальзывают. У-ух! облегченный вздох, как тогда, когда под утро захлопнул за собой дверь её квартиры после первой и последней совместной ночи. Понимаю её, и не осуждаю, у нее дочь, у нее программа материнства и гнездования. А я мимо пролетаю. Обиды, обещания, не сбывшиеся надежды, встречи, переговоры, не сложившиеся сделки. Сколько всего собрано наивного урожая, все пролетает калейдоскопом. Иногда сосредотачиваюсь на нахлынувшем чуть дольше и чувствую, что залипаю, время замедляется. Но нельзя: жжет ладошку чип. Иначе будет как в прошлый раз, после чего наставники долго меня выцеливали да вызванивали по краям и лабиринтам не пройденных дорог. 
  Проскакиваю зону сумеречной памяти. Ага, чувствую натяжение резин на ногах. Знаю, что это никакие не каучуковые эластики в материальном смысле этого слова, это человеческие качества, связывающие меня с верхом, и позволяющие вернуться обратно. Ответственность, искренность, прозрачность для духа, любовь, осознание, доброта, их много. Каждый раз эти качества натягиваются, напрягаются, когда в жизни предстоит решительный, поворотный шаг. Собственно, от наличия и проявления этих качеств зависит сам выбор и шаг, и поворот. Так и сегодня, когда мне предстоит сменить программу работы принципов. Принципы, они как Основной Закон, по которому все живет и животные, и растения, и реки, и моря, и вся планета в целом. Я пытаюсь лихорадочно вспомнить, что у нас тут стряслось с этими принципами, что потребовало замены карты. Что-то связанное с тормозами, с внутренней саморегуляцией. Когда любая жизненная программа не сворачивается вовремя сама, по добру - по здорову, а всегда катастрофично обрушивается, исчерпав весь свой и чужой жизненный ресурс. Или ее приходится насильственно ликвидировать, что тоже катастрофа. Кажется, в моем чипе заложен новый принцип, позволяющий избежать катастрофы. Это самооценка, что-то вроде сравнения результата работы любой программы с эталонным состоянием, с божественной миссией. Такая своеобразная обратная связь, которая позволяет принципу самому себя ограничивать и корректировать в случае отклонения от эталона. Неужели вплоть до самоликвидации принципа, когда он видит свое деструктивное действие? Круто! Такого еще не бывало. До испарины напрягаюсь, пытаюсь вникнуть в суть замысла, понимаю, что это мне не дано, да и некогда.
Влетаю в город, вернее над ним. Вылетев из смутного прошлого, врываюсь в яркое будущее. Город горит огнями. Правильные концентрические автодороги расчерчены идеальными радиальными проспектами, все в блестках мигающей рекламы и уличного освещения с желтыми и красными реками противотекущих потоков машин. Красота!! Будто лесная паутина, собравшая вечернюю росу, блестит, украшенная бусинками, в лучах заходящего солнца. Я лечу прямо в середину, прямо в яблочко этой гигантской мишени. А вот и машинный зал. Обыкновенный огромный машинный зал. Множество приборных панелей, мониторов, клавиатур. Снуют озабоченные операторы, стремительно надвигаясь на меня вместе с полом. Странно, что моя скорость не уменьшается. Пора бы уже сработать и натяжению нитей. Различаю нужный пульт. Он несется прямо мне в лоб. Опа! Что это? Вожатые не сказали, что моя флэшка будет под стеклом. Как же я его разобью, у меня же нет с собой никакой железки. А ШЛЕМ!! успеваю сообразить я одновременно с ударом острия моего шлема о стекло. Конечно, от такой мощи стекло разлетается брызгами, а за ним и кассета для чипа и сам чип, и даже приборная доска, в которой они были установлены. Но и это не останавливает мою инерционную скорость, и я, тараном раскидывая обломки пультов, почему-то в виде деталей от конструктора LEGO, проламываю так же и пол в машинном зале и оказываюсь в каком-то подвале, то ли туннеле.
Приплыли! Ну, я и дура-ак! Ну, дурак! Полнейший и исчерпывающий идиот! Ну, дали тебе простое поручение. Одно единственное поручение. Взял чип, подлетел, одной рукой дернул, другой воткнул. Все! И не надо было глазеть по сторонам и залипать в памяти, и не надо было умничать и пытаться проникнуть в замысел. Ну не дано это тебе, не твое это. А теперь вклеился, как муха в патоку. Здесь даже воздух вязкий, как будто кисель пьешь. Понятно, почему сюда невозможно послать ремонтную экспедицию, все залипнут. Поэтому только джамперы, и только прицельные кинжальные воздействия. Хотя с первого взгляда казалось, что здесь обыкновенные люди, на самом деле - это нежити, те, кто не имеет связи с верхом. 
Нужно выбираться. Первым делом проверяю карабины и крепления своих эластичных возвращателей. Какие-то оборвались, эти безнадежно растянулись. Стоп, а это что такое, нащупываю уверенность? Это же трос. И это не резина, это стальной трос. Ай да наставники, ай да хранители! Они оставили мне для страховки сознание в виде стального троса. И тут он стал натягиваться, стоило мне о нем подумать. Они меня поднимают. Вовремя. Я уже стал было интересоваться, происходящим вокруг. А это может оказаться навсегда. 
Медленно, ноги вверху, голова внизу, поднимаюсь, сначала через провал в полу, потом сквозь развалины приборного пульта. Нежити суетятся, пытаются восстановить разрушенное, что-то ищут, ругаются. Кажется, им чего-то не хватает. Я знаю, чего им не хватает. Не заменил программу, так, по крайней мере, старую раздолбал. Но меня они не замечают. В их газетах будет опубликовано что-нибудь про необычное природное явление, или непредсказуемую техногенную катастрофу. Какая-нибудь очередная теоретическая туфта про накопление технологических ошибок, приводящих к катастрофе, и что все это не беда, поскольку стимулирует прогресс. Поднимаюсь над машинным залом. Дураков нет, на этот раз я закрываю глаза перед прохождением пространства памяти о не случившемся.
Я снова на вышке. Два инструктора опять снаряжают меня для прыжка. Но на этот раз это уже не мои хранители. Это служащие более низкого уровня. Потому что облака над нами. Нет, не сплошная пелена, а веселые белые барашки, сквозь которые улыбается Солнце. Солнце отражается от множества шлемов, настоящее пшеничное поле золотых колосьев потому, что сколь хватает глаз во все стороны - вышки, вышки, вышки, а на них джамперы со своими инструкторами. Кто-то готовится к прыжку и внимательно слушает инструкцию. Иные оживленно разговаривают, обмениваются впечатлениями от приключений, смеются. То там, то тут вниз срываются яркие точки. Кто по одиночке, кто группами. У каждого своя работа. У каждого своя синхронизация пространства и времени.  
- На этот раз тебе не потребуется ничего выдергивать, ничего менять. Просто подлетаешь и нажимаешь всего одну клавишу. Клавиша вызывает звук. Звук вливается во всеобщую, вселенскую космическую Музыку. Все! Больше от тебя ничего не требуется. Готов? Давай!
В.По-Перечный.
05.01.05. Москва. 
 
  Содержание журнала

СКАЗ_КИ ПО_ПЕРЕЧНОГО

Строя хочу (cон-сказка)
Вы спросите:
зачем я здесь живу -
в горах, в далеком
от людей краю?
Я промолчу,
глаза полузакрыв.
Волны журчанье.
Запах диких слив.
Ли Бо (701 - 762 гг.)
  
Мы идем строем. Маршируем по каменному плацу. Строгие линии шеренг. Колонна на полную глубину взгляда разбита на отчетливые квадраты когорт. Слышен походный бой барабана, задающего ритм марша. Бум. Бум. Бум - буру - бум. Бум - буру - бум, бум - бум, бум - бум.
Я марширую где-то в середине когорты. Справа, слева от меня, спереди и сзади чеканят шаг такие же строевики, как я. Левой, левой, левой. Тянем носок, и с силой плашмя всей ступней ударяем по отполированному камню. Удары должны быть четкими и громкими, и обязательно совпадать с ударами барабана. Поэтому не отвлекаемся, не болтаем, по сторонам не заримся, слушаем барабан.
Мне повезло. У меня каблуки сапог подбиты стальными набойками. Спасибо родителям. Вот, как я чеканю! Звонче, громче! Кожным ознобом чувствую свое превосходство, и не оглядываясь. Это раздражает окружающих, они завидуют и злятся. Но мне на них наплевать. Я талант и знаю, что делаю. 
По когорте проносится слух: нужно вступать в партию. Какую партию? Зачем в партию? Мы и так идем дружным строем. Выходит кто-то может маршировать по-другому, не в строю? Да нет, чудак, ты не понял. Они, как и все, маршируют в едином строю, но только члены партии могут оценивать качество строя. Ну, в общем, то, как ты идешь. Короче, они определяют стройность строя. Ух, ты! Я-то про себя уверен, что я лучше всех, я самый крутой маршировщик, а, оказывается, есть еще и оценщики, которые могу судить о тебе со стороны. Какой же я глупый и самоуверенный. Конечно же, нужно вступать в партию и быть поближе к оценщикам. Тогда ты оценишь себя как нужно. Ну и действительно, - доходит до меня, - кто-то же должен сказать тебе, как ты хорош, и хорош ли, и как мы все идем. А может быть, партия знает ещё, и куда мы идем? Фу-ты, чур, меня, чур, меня. Что за мысли в голову полезли. Вот что значит отвлечься от ритма барабана. Бум. Бум. Бум - та - та. Кажется, что-то изменилось в его ритме, или это мне только кажется, поскольку отвлекся на внутреннюю болтовню.
Я, весь дрожа и нервничая, подаю заявление в партию. Мои соседи - тот, что впереди и тот, что слева, - поворачиваются и внимательно на меня смотрят. Мне кажется, что прямо в душу. Вот, ём, оказывается, они были членами партии. А я тут иногда ради хохмы отбивал шаг с прочирком. Не примут. Но меня принимают. Фу, простили прочирк.
С удовольствием обнаруживаю, что партия - это не только оценщики строя и марша. У партийцев выясняются и многие другие, не подозревавшиеся возможности. Ха, и даже привилегии! Например, перемещаться вперед из шеренги в шеренгу. И вот я уже в первой шеренге нашей когорты. Бум. Бум. Бум - буру - бум. Теперь я чеканю шаг с еще большим рвением. Ведь за мной много людей и я для них ориентир. Это позволяет мне переместиться в первую шеренгу нашей колонны. Хорошо. Отсюда открывается совсем иная картина. 
И тут я замечаю, что какая-то часть меня продолжает маршировать, чеканя шаг, а другая смотрит по сторонам, анализирует и ведет внутренний диалог. Первым делом, она пытается заглянуть вперед. Кто там впереди, и куда же мы все-таки идем? Вот, ёлки, эта назойливая мысль меня никак не покинет. 
Перед строем чинно, вразвалочку продвигаются несколько черных лимузинов в окружении таких же черных джипов с затененными окнами, с пирамидальными охранниками на подножках, непрерывно вращающими своими конусопохожими головами. Вдоль обочины катятся камуфляжные броневики с генералами в башнях, генералы в высоких фуражках с однозначными сосредоточенными лицами. Так, вот за кем мы маршируем. Как-то сразу пропала охота интересоваться, куда мы идем. К тому же, в передних рядах никакой стройности нет и в помине. Кто-то хромает, кто-то еле ноги тянет, но зато в передовиках, и никому не уступит. Тот навьючился барахлом, прет все на себе, какой уж тут строй. Этого вообще везут на самодельной тачке, к колесам привязаны две колотушки, мерно долбят по асфальту, имитируют строевой шаг. Бум-ца-ца, бум-ца-ца, лапца дрица а-ца-ца. Да-а, а нас там, в строю держат в черном теле, а сами тут развели.
Тот, что в главном лимузине наверно меня услышал, или сам похожее подумал потому, что открылся люк в крыше, оттуда высунулось зеркало и стало понятно, что человек в машине пытается разглядеть строй позади кортежа. Но ничего, кроме болота первых шеренг, он разглядеть не мог. Тогда из проема люка вылетела отрывистая фраза: "Можно говорить!" Что говорить? Кому говорить? То ли люди в машине хотели хоть что-то услышать от строя, поскольку разглядеть ничего не удалось, то ли попутчики на заднем сидении просто между собой переговаривались. Но в шеренгах и когортах эти слова вызвали заметное оживление. "Можно говорить!", "можно говорить!" - прокатилось по колоннам.
Эх! Зря он так сказал. Погорячился. Тут и так-то непросто удерживать внимание на барабане, а теперь официально разрешили трепаться. Какой уж тут строй, конечно, строй расстроился. Одни повернулись друг к другу и пошли боком, рассуждая и размахивая руками, другие, наслушавшись, вдруг все бросили, сели на обочине и обхватили голову. Те вон, собрались в группу и давай возмущаться, дескать, что ж нас не предупредили, что мы тут все, оказывается, идем строем, как так можно, и еще что-то насчет прав человека. Некоторые, почувствовав ослабление строя, резко ломанулись вперед в расчете пробиться под шумок в передние ряды. В общем, смущение и смешение.
Те, что в лимузинах окна-люки пооткрывали, высунулись, все назад смотрят, удивляются, похоже, сами не ожидали такого энтузиазма. Один, самый умный видно, на крышу взобрался, кричит: товарищи, мол, мы с вами построили самый лучший строй, но из-за этой вашей суеты и смущения движение нашей поклажи замедлилось, поэтому мы должны перестроить наши ряды и добиться ускорения. Ага, вот в чем дело, значит важно, не куда мы идем, а чего мы везем. И действительно та часть меня, которая еще оставалась в строю, почувствовала в районе лопаток натяжение каких-то лямок, и эти лямки были привязаны к каждому маршировщику, и тянулись они к огромной телеге о тысяче колес, на которой горой возвышалась поклажа, накрытая красной попоной. 
Честно, что такое перестройка и как ускориться, я лично не понял. Да и тот, что с крыши, тоже ничего такого не сказал, ни о том, сколько теперь человек должно быть в шеренге, ни о расстоянии между когортами, ни о количестве когорт в колонне. Вообще ни слова о строе. Может быть, он имел в виду что-то со строем не связанное? Но тогда с чем? Эх, лучше бы он рявкнул, как обычно: "СЛУШАТЬ БАРАБАН!!", все спокойней было бы. 
Похоже, я один тут такой тупой, поскольку остальные еще с большим возбуждением забегали, заметались. Кричат: "Нужно поклажу перестраивать, плохо лежит на телеге!" Другие: "Не-ет, все дело в лимузинах, это они неправильно едут". Третьи шепотом: "Нужно сваливать, сва-ли-ва-а-ать". Те, что раньше митинговали, теперь оказались на обочине, поставили письменные столы, трибуны, микрофоны, и давай всех учить, что, мол, дело в нас самих, что мы сами должны на себя эти лямки одеть и тащить, тащить, и что за нас это никто не сделает. Нашли дураков. Это все равно, что приковать себя к скале и делать вид, что ты её тянешь. Нет, зря он тогда разрешил всем трепаться. Так бы тянули себе молча, согласно команде и барабанному ритму, а так, во-первых, самому думать надо, а, во-вторых, все равно бесполезно.
Вот не нужно быть таким тюхой. Пока я тут недоумеваю, некоторые уже расчертили кумач мелом на пятнадцать лоскутов и давай его перекрашивать в разные цвета, и доказывать, что имущество под их цветом им же и принадлежит. Передрались, конечно, как положено по кулацкому обряду. Мужики, что с них взять. Другие, правда, которые похитрей, те пробрались до самых лимузинов, и через раскрытые окна полезли прямо внутрь. Слышу хохот там, возня началась, щекотки. Лимузины стали раскачиваться, приседать, как курица несушка, и действительно между задними колесами, смотрю, вываливаются снесенные маленькие такие лимузинчики и в них, как тараканы, разбегаются эти шустрики, которые в окна поналезли. А за каждым лимузинчиком, глянь, по нескольку колон разворачиваются и в переулки, и тикать. Те, что попону раскрашивали, смотрю, уже сообразно цвету и попону и скарб, и телегу распилили, и тоже за лимузинчиками по переулкам сваливают. Наши говоруны с трибун кричат: "Правильно!" И что-то еще насчет "свободы". Но генералы в камуфляже им, похоже, не поверили, разворачивают свои броневики, - "стой, стрелять будем!", направляют в сторону бегущих свои огромные трубы на башнях и давай всех мочить. водой из брансбойтов. Эти, бегущие, смеются, прыгают, танцуют то ли от дождя, то ли оттого, что свалили.
Видно, эти камуфляжные броневики играли какую-то роль для стройности строя. Как только они стали гоняться по переулкам, так наш строй окончательно развалился. Многие, смотрю, поодиночке и целыми группами разбегаются. Глупые, намаются без строя. Те-то, что по переулкам, они хоть с имуществом, хоть в потешном, но в строю. А эти одиночки, кто под кустами рядом с маршем залегли, кто по кухням за мусорными ведрами, кто по щелям схоронились. А шустрики все продолжают, все накатывают. Особенно забавно выглядели "бегущие вперед". И таких оказалось немало, которые, расталкивая впереди идущих и перепрыгивая через них, продолжали рваться со всей прыти в передние ряды в надежде протиснуться поближе к лимузинам. Раньше подобные передвижения возможны были только для партийных и только среди партийных, а теперь все, кому не лень и, кто понахальней, полезли. В общем, каждый пытался устроить свою жизнь в меру своей испорченности. 
Тут, смотрю, и с главным лимузином начались какие-то пертурбации. Вроде, как предродовые схватки. И это после того, как он легко родил с десяток лимузинчиков, а вот, поди ж ты - осложнения. Крыша волнами заходила, стекла с грохотом полопались, и вдруг, отлетает багажник и оттудова появляется блестящий бампер иномарки. А старый наш тужится, тужится, весь кряхтит. "Через багажник пошел", - прошелестело по остаткам строя. Родившаяся иномарка, во-первых, тоже оказалась лимузином, но только более крутым - бронированным и тонированным, а во-вторых, раза в три больше старого. Отчего тот, похоже, и развалился. Конусоголовые, правда, все его части аккуратно подобрали: крылья там, двери, капот, ну, в основном, кузовные детали. А двигатель и "ходовая" оказались так на совесть собраны, что они еще не одну оболочку переживут. 
Демократы на обочине, те, что и с микрофонами, и с трибунами, в ладоши захлопали. "Ура!" - кричат, и в воздух подбрасывают предметы одежды. "Теперь мы, - говорят, - проверим способности строя к самонастройке". А тем, что в лимузинах, кричат, мол, направо забирайте, западнее, там, мол, дорога. Нашим старым строевикам эти говоруны на обочине сильно поперек, они сопят: ах так, вы направо правите, тогда мы из принципа налево пойдем. И только "бегущие рядом", они в душе не мечутся, поскольку они знают, что побегут туда, куда лимузин поедет.
А на самом деле они мотаются вмести с лимузином. Поскольку наш бронированный и тонированный красавец, смотрю, заметался, шарахается из стороны в сторону, то фарой фонарный столб зацепит, то колесом с мостика соскользнет. Но эти на джипарях и броневиках его дружно вытаскивают и гуськом за ним следуют. Вот преданность-то. И тут до меня доходит: блин! они же не знают дороги. Те, в старом лимузине, по крайней мере, куда-то уверенно двигались, а эти просто не знают куда ехать. И, действительно, откидывается у головного заднее стекло, выезжает оттуда трибуна, что меня совершенно поразило - и там трибуна, и главный из лимузина по-простому так обращается к народу и говорит: "Ходите, как хотите!" Вот те на!! Он снял с себя всю ответственность. Оба-на: и тот, что в облаках, и тот, что на плацу - в полном недоумении и прострации. Как это "как хотите"? Но я то хочу строем!! Дайте мне строй! Но хорошо, что некоторые из нас, посообразительнее меня, закричали: а как же поклажа? И действительно, если мы начнем ходить, как хотим, то куда же поедет телега с поклажей? Тогда высовывается через опущенное стекло водитель лимузина, рыжий такой, крашенный что ль, и говорит: "А мы вам раздадим ярлыки". Не успел он фразу договорить, как по шеренгам и колоннам побежали яркие такие наклейки с надписью "твоя часть поклажи". Кто на задний карман их наклеил, кто на лоб, а другие аккуратно так сложили и в записную книжку, и во внутренний карман припрятали.
Вот тут-то настоящий "бэмс!" и начался. Одни орут: "Грабёж! разбазаривание народного добра!" Другие: "Правильное решение!" И руки потирают. Даже "бегущие куда надо" - и те растерялись. Вроде, приказ из лимузина, и тогда это беспрекословная истина, но в то же время - ведь полный бред. Ну, на что они нам эти ярлыки?
Ко мне, правда, подскакивает один не такой, а из новых, глаза бегают. 
- Слушай,- говорит,- видишь, в передние ряды уже не пробиться, да и не будем мы там пресмыкаться, глушители у джипов лизать, давай свое дело организуем. 
- А что это? 
- А это, говорят, если побольше наклеек собрать, так чтобы на отделимую часть поклажи хватило, то можно эту часть вместе с куском телеги и хотя бы одним колесом отделить и увезти.
- Чудак,- говорю,- куда ты её увезешь? Все, кто мог увезти, уже перекрасили и увезли по переулкам, а все, что осталось трехцветное, никуда увезти уже нельзя. Даже если отделишь отделимую часть. Просто раньше ты за лямку общую телегу бурлачил, а теперь сколотишь свою или групповую тачку и будешь ее толкать в общем строю.
- Да в каком строю?!- кричит,- оглянись, строя-то уже никакого нет. 
- Нет, так будет - без строя нельзя. Послал я его.
Тут слышу, с обочины уже оркестр заиграл. Похоже, к барабанам добавили духовую группу. Да, трубы, дудки и даже скрипичные инструменты пробиваются: бум - на - на - ла - ла - ла - па - па. Бум - на - на. Ля - ля - ля. Па - па. Видно, кто-то пытается внушить нам этой музыкой состояние счастья. А с трибуны раздается: господа, мол, вы теперь эффективные хозяева. Ура, господа! Какие эффективные? Чего хозяева? Кому ура? Неужели это бредовое высказывание насчет строя тачек, брошенное мной в запале спора, действительно начнет разворачиваться? Осторожней нужно с высказываниями. Во сне они имею особенность тут же воплощаться.
Пока я был в сомнениях и подозрениях, поклажу реально поделили. Быстро так. Просто пулей. И вот, уже катятся грузовезущие не только тачки-двуручки, но и ломовые телеги, чумацкие возы, грузовики и даже многоосные полноприводные самоходные платформы. И все как-то в одну сторону. Некоторые, правда, еще шарахаются, думают, что они обладают свободной волей. Смешные. Тыкаются, кто в тень пытается спрятаться, кто в переулок, как те перекрашенные. Но в основном промахиваются, конечно, то в стенку упрутся, то в забор попадут, то в сети. Самые рьяные все же просунулись между домами, ну, думают, вырвались. Какое там, их оттуда местные выпихивают в наш строй обратно. Идите, идите отсюдова. Мы с триколором связываться не хотим, поскольку он непредсказуем, и наши прозрачные, хоть и потребительские, ценности ему чужды. А на восток наши с тачками и сами не полезли, поскольку он для нас тоже непредсказуем. Стрёмно. А-ай-я! Догадываюсь я. Значит, все, кто нашей трехцветкой раскрашены, где бы они ни были, они все равно наши. С поклажей ли они уехали, налегке ли смылись, по щелям ли попрятались, в канаве ль схоронились, все равно в душе у них наш строй топчется, а в ушах наш ритм барабанов слышится. И даже те, кто перекрасились и по переулкам, все равно между домами проглядывает, как они в ту же сторону, что и мы, курс держат. 
А в нашем русле метания стали успокаиваться, стабилизироваться. Появились какие-то очертания транспортного строя, угадываются общие направления движения. Видимо, те на обочине все же были правы и в народе есть-заложен некий импульс к самоорганизации. Но почему тогда этот импульс действует в одну сторону? Вот загадка. Или, может, дело не в народе? Однако, многие, смотрю, тянут лямки, но уже не всеобщей телеги, а поменьше, своей собственной. Некоторые, правда, как и раньше, филонят, тянут плохо, так же плохо, как раньше маршировали. Но, главное, движутся все равно в одну сторону. О, гляньте, а эти уже без лямок на самотачках коромысла качают и коловороты вращают. Потеют, как и лямочники, но это уже прогресс, это вам не контора, а офис. Ух ты, а это что такое?! На меня накатывается высокая башня, целый небоскреб. На самом на верху старый знакомый, тот, с бегающими глазами. Теперь взгляд устремленный, очень деловой, мелкоты не видящий. Издалека, откуда-то из-за Урала, еще несколько небоскребов несутся на скоростях. Кто помельче на пути попадется, всех подминают и в себя всасывают. Я со своей тачкой едва вывернулся из-под гусениц. Небоскребы все из стекла и металла, все в гирляндах, все сверкают, и надписи такие многозначительные, мол "мы из Сибири", или что-то про нефтедоллары, и про то, что это их богатство. Смело. 
И вдруг, в какой-то момент, мы с разочарованием замечаем, что эти высотки начинают обгонять лимузин и весь его кортеж, и джипы, и броневики. А наши-то рулевые все еще в нерешительности, ну, дороги же не знают. А эти, похоже, знают. Среди народа прокатился ропот возмущения. Сначала показалось, народ возмущается рулевыми, ан нет, - небоскребами. А тут еще хуже, этот мой глазастый бросает так небрежно трос прямо на капот лимузину. Давай, мол, на буксир возьму. Нет, ну это уже верх наглости и не почитания. Мы не просто зароптали. Мы все дружно в голос заорали: "Ах ты ж, олигарх хренов! Думаешь, ряху наел, так можешь наш лимузин гнобить? Урвал кусок народной поклажи, и от этого у тебя мозги совсем помутились? Долой, кричим, кровопийц!" А глазастый тоже забористый попался. Ну, понятное дело, из наших же, из строевиков. Он, по-первости-то, не сдается, и орет нам со своей верхотуры: дураки,- орет,- вы же свои ярлыки по ветру пустили, имущество выбросили, кто вам виноват? А я его в канаве на помойке подобрал, отмыл, труда в него вложил умственного, а теперь я вас и вашу поклажу выведу, потому что я дорогу знаю. Ну, ты, умник,- мы ему,- знай, да не зазнавайся, то что мы имущество выбросили - это не твоего ума дело, наше имущество, что хотим с ним то и делаем, хотим - выбросим, хотим - пропьем. А дороги нашей ты знать не можешь, потому что не папа ты нам.
А лимузин наш, спокойный такой, не возмущается, в перепалку не вступает, а берет и прицепляется к тросу. И джипы тоже, смотрю, к другим высоткам крепенько так прицепились, некоторые даже своими гарпунами к башням попристреливались. Ну, думаю, что-то будет. И точно, шторка в лимузине отдернулась, и там лицо, неприметное такое, почти неразличимое, да фактически и не лицо, а только взгляд один, но острый, кинжальный. И говорит этот взгляд тихо-тихо, но очень убедительно: мы должны,- говорит,- и будем. И вдруг он же, но уже с броневика: мы знаем,- говорит,- и сможем. И тут же он уже с дирижабля: мы видим и покажем. Ну, слава Богу! Наконец-то, дождались. И тогда все наши колонны и когорты, и пешие и колесные, и в лямках и с коромыслами, соборно, в один выдох: ПАПА! ПАПА! Вот наш папа!
Город замер в оцепенении.
На западе поперхнулись своими устрицами и подавились гамбургерами, на востоке всухомятку язык прикусили, видно с харчами у них там не очень. Те, что раньше по переулкам сиганули, вообще в ступор вошли от нашего ора. Даже башни, на что крепкие с виду, а и то пошатнулись, некоторые даже покосились и сразу сдались. А иные, наивные, продолжали еще некоторое время маячить впереди лимузина, но мы уже не беспокоились - недолго им осталось. Да, а с демократами на обочине вообще хохма. Мы как рявкнули, так все их трибуны с микрофонами в пыль разнесло, на кусочки, на тряпочки. Пропали совсем. Дождались. Все дождались.
Ну и действительно, лимузин и джипари очень быстро по тросу подтянулись к тянущим их красавцам небоскребам из стекла и металла, все в гирляндах, и легко так переехали их, оставив позади, держать нос по ветру. Строй стал строиться. Из оркестра пинком выпнули скрипачей, следом очень быстро и трубачей. Отчетливей стал слышаться барабан. Бум. Бум. Бум - буру - бум. 
С этими ударами часть меня, что витала на уровне дирижабля, стала спускаться вниз и обнаружила себя впряженным в двухколесную двуручную тачку, которую мы с компаньоном толкали перед собой. Полная тачка уже набилась каким-то народом, который сидел по бортам, свесив ноги в валенках. Они болтали и хохотали, пили водку и закусывали её солеными грибочками. Женщины влегкую флиртовали с мужиками и рассказывали про своих сволочей-мужей и про свои огороды. А мужики изображали, что отвечают на этот флирт, но вяло как-то, понарошку. Семейные такие отношения, какой-то клуб по интересам. Не, все-таки демократы на обочине что-то не просчитали в самоорганизации народа. Не расчехлили они нашу парадоксальную двойственность, не разглядели зеркальную противоположность наших хотений. Поскольку, с одной стороны, мы хотим строя, а с другой стороны, дай нам возможность без строя, и мы со смачненьким удовольствием прыгнем в тачку, и будем болтать там ногами в валенках. Получается, что мы хотим строя, но как бы для других.
И не столь трудно толкать эту тачку. Фактически она катится по колее, увлеченная магнетизмом общего движения, причем вызванного не нами, и даже не лимузинами, и уж точно не джипами или броневиками. Может, дирижаблем? Или чем-то, что над ним? Сколько дышло от тачки натирает плечи, и уж очень достал этот барабанный гул, который гремит прямо внутри черепной коробки, причем, похоже, не у пассажиров, а только у нас с компаньоном. Бум- тук-тук. Тук-тук-тук. Остальным этот бой по барабану. Компаньон поворачивает ко мне свое уставшее лицо и говорит: нужно как-то проснуться.
Когда играет флейта
Мелодии круженья,
И дети в тонких платьях
Порхают над лугами,
Отживший каменный сапог
Ударится о плац,
И разлетится пылью.
Танцу жизни быть.
Предположительно Ли Бо*
*Примечание автора. 
По.Перечный.
6.03.2004.
Москва-Идре-Москва. 
P.S. Проснись, сынок. Тук-тук-тук. Ты что там, уснул? Просыпайся. Иди, ложись, два часа ночи уже. Тук-тук-тук. Папа стучит в дверь. Тьфу-ты, блин, кажется, я уснул прямо в туалете. Точно, пошел перед сном, сел и уснул. Не удивительно, что такое приснилось. Хорошо, папа всегда выручит. Есть на кого положиться. А флейта все же играла там, где-то в вышине. Но её звуки пока могут опуститься только до дирижабля. До строя еще далеко. Впрочем, это его пока и спасает. Ой-йо, не встану, ноги отсидел, затекли, как каменные. Пойду, досмотрю.